2-я часть повести

Да! Потому, что ностальгия. И потому, что юность, уходя всё дальше и дальше к теряющимся в дымке горизонтам воспоминаний, кажется нам радостной и безоблачной!
Да! Конечно же поэтому грубые досчатые лежаки черниговской гарнизонной гауптвахты кажутся мне теперь удобней и уютнее, чем современные пластиковые лежаки на пляжах Коста-Дель-Соль или на острове посреди тёплого океана под жарким, но безразличным и чужим солнцем.
Губа Черниговского лётного училища и комендант Запырич стали легендой советских ВВС ещё до нас. Для нас же они были живой легендой. Или, если сказать совсем сурово, но точно – они были для нас реальностью. Все, кто попадал к Запыричу извне: и залётчики из разных черниговских частей; и потерявшие бдительность в отпуске развесёлые морячки; и десантура или морпехи , все они уносили в своём жизненном багаже незабываемые впечатления от пребывания на нашей гауптвахте. А с ними всё дальше и всё шире распространялась и легенда о страшном коменданте и о его методах воспитания и исправления.
Если мы, его современники, спросим себя, знали ли мы коменданта Запырича, то ответ будет один: предпочитали не знать! Как будто уходя от пущенной ракеты, делали немыслимые маневры, только бы избежать встречи с ним! Ибо, наслушавшись легенд, наученные горьким опытом предшественников и своих же товарищей, предпочитали никогда не испытать этого на себе. Чего стоило одно только мелкое сито этого талантливого коменданта, через которое он просеивал на КПП идущих в увольнение и возвращающихся курсантов! Такое желанное и долгожданное увольнение из-за встречи с Запыричем легко могло закончиться в лучшем случае обалваниванием под тупую военную причёску, а в худшем – несколькими сутками гауптвахты.
Чем же он был так страшен? Неправ будет тот, кто не видев его, нарисует себе в воображении образ эдакого Малюты Скуратова. Как раз при нас, сделав удивительную для коменданта карьеру, он получил звание подполковника. Выше среднего роста, аккуратен, подтянут, правильные, как для плаката на плацу, черты лица, в разговоре строг, лаконичен и……..ироничен. Всё! Достаточно. Этим и убивал! Никогда не кричал. Не оскорблял. Не издевался….., ну во всяком случае в такой форме, чтобы это можно было назвать таким нехорошим словом.
По долгу службы мне несколько раз за время учёбы пришлось отводить своих ребят на гауптвахту и нести Запыричу записку об аресте. Когда я садился в самолёт, то, как и все нормальные курсанты был наивно уверен, что со мной то в полёте ничего не случится!
Когда я отводил ребят к Запыричу, то никогда не был уверен, что сам вернусь назад. Ребята, которым уже под силу были совсем непростые задачи, которые левой ногой делали любое упражнение из КУЛПа, на моих глазах бледнели, стоя перед ним, как перед восхождением на эшафот. Каков был я при этом – не знаю. Ребятам положено было знать три короткие фразы: «Так точно!» «Никак нет!» и «Виноват!». И ни в коем случае ни слова больше! Я вообще должен был стоять как истукан. Надо отдать должное – с этой задачей я справлялся блестяще!
Итак, Запырич был хорош собою и не злобен. Кроме того, он был справедлив. На губе у него все были равны, будь то разгильдяй из батальона обеспечения, или курсант четвёртого курса. И не дай бог он, проверяя работу, не увидит на лбу у курсанта испарины усердия. Впаяет тут же несколько суток ареста сверху. Зычным, но спокойным голосом.
Он бережно относился к арестованным. Требовал строгого соблюдения мер безопасности при тяжёлых исправительных работах. Но если в первый же день арестованный не разотрёт в мясо водяные мозоли на руках, то запросто может получить добавку в несколько суток за непонимание значимости трудового воспитания в деле повышения дисциплины. Не говоря уж о тех приёмах и приколах, которые известны многим по легендам. А я знал это хорошо ещё и потому, что практически всегда ходил помощником начальника первого караула, когда мы подменяли роту охраны на выходные. И там отвечал за гауптвахту.
Я пришёл в изумление, когда недавно узнал, что Якушкин был комендантом училища через какое-то время после Запырича! Ведь он панически боялся губарей и поэтому брал в караул меня. А я так рвался поехать со своими ребятами в караул на ГСМ хоть простым часовым! Но там старый пограничник Витя Иващенко держал периметр. Тишина, благодать…. Они себе там картошечки взбодрят на сковородке, посидят по-домашнему, за жизнь помечтают……И почти всё моё классное отделение там.
Якушкин с наслаждением водил смены караула в штаб на знамя училища, блистая своею строевой выправкой, а я рулил гауптвахтой. Он ведь даже после вечерней поверки не смог отправить губарей по камерам. Пацаны ухмылялись. Даже ржали в рукав и передразнивали его. Капитан Мерзавчик, как «ласково» мы его звали, начал кипятиться, кричать, выпячивая грудку как маленький петушок, и вызвал ещё большие насмешки. Якушкин прибежал в караулку и сказал мне, чтобы я отправил всех по камерам. Я никого никуда не отправлял. Зашёл на гауптвахту и обвёл всех спокойным взглядом. Через пару минут все были по камерам. А Якушкин с тех пор ходил в караул только со мной. Ну что тут скажешь. Сам я виноват!

И вот теперь мне самому предстояло очутиться на губе в качестве арестованного.
Полковник Барановский после выяснения сути дела заключил: «Ну что же. Раз объявил, оформляйся на десять суток. Я ничего не могу поделать. На строгость дисциплинарного взыскания по Уставу не положено жаловаться».
За своим столиком обрадовал новостью ребят. Дядюшка Ю сокрушённо покачал головой, стараясь не просыпать соль мимо ломтя черного хлеба, намазанного маслом, как мы это любили делать. На этом эмоции и закончились. Мы с аппетитом поели. Нашему то аппетиту и война не помеха! Ну и теперь уже не призрачная перспектива перейти на питание с реактивной нормы на солдатскую пайку губаря добавила мне приятных вкусовых ощущений.
После обеда долго искали в эскадрилье бланк «Записки об аресте». Безуспешно.
Я пошёл в казарму и сам для себя выпросил у кого-то из взводных пустой бланк.
Понёс его в эскадрилью. Майор Есипов – начальник штаба эскадрильи заполнил его, но вести меня отказался. Говорит: «Иди и возьми кого-нибудь из своих сержантов. Пусть сопроводят»…… Щас! В очередь встанут! Да кто ж на такое подпишется, даже ради друга! Чай не пивка попить зовут! А я и не уговаривал. Овладела тут мною отчаянная смелость и я……….сам пошёл сдаваться!

Добавлено (05.11.2008, 18:04)
---------------------------------------------
Ещё одна ночь у компьютера и вот готова ещё одна часть. После хорошего утреннего сна несколько раз перечитал вместе с домашним цензором, потом остудился в океане, прогрелся на песке, пообедал и снова перечитал. Немного подправил и приготовился отправлять вам. Если события, описанные здесь, натолкнут кого-то на воспоминания; если кто-то может поделиться какими- то дополнениями или замечаниями - буду рад!

3-я часть повести.
Положа руку на сердце, смелым я тогда, может быть, и был, но не настолько, чтобы не бояться попасть на такую гауптвахту. Но и особенного страха тоже не было. Даже что-то увлекательное в этом виделось. Тогда мне показалось, что побывать на гауптвахте – это вроде как лишний знак качества для курсанта. Вроде как удар нагайкою поперёк спины при утверждении казака на должность атамана: чтобы с умом потом распоряжался данною ему властью и не махал своею нагайкой почём зря. Однажды на втором курсе в Городне, комэска сгоряча влепил мне трое суток за то, что в шкафчиках у курсантов был беспорядок и обещал отправить отсиживать в Чернигов, но нужно было летать и дело потихоньку так и замяли.
Теперь же я знал, что сия чаша меня не минует и мне придётся её испить! Ну и ладно! Будет что вспомнить! Крайние пару месяцев в училище тянулись долго. Это пока ещё полёты увлекали, а дальше и вовсе стало невмоготу. Уже накапливалось нетерпение и желание перемен. С одной стороны жаль расставаться с ребятами, а с другой – уже очень хотелось перемен. Наш невозмутимый Витя Иващенко, бывало, сидит на кровати и вдруг выдаёт: «Как мне уже надоели сапоги! Шесть лет в казарме! Скорей бы уже выпуск!» До училища он два года отслужил в погранвойсках. И он, и я часто бегали на переговорный и звонили. Он своей Елене, а я своей. Мы обсуждали вопросы наших предстоящих свадеб, но разве наговоришься на курсантскую, или даже на сержантскую, зарплату! Я возвращался в казарму и просил друга: «Вить, вруби!» Дважды просить его не нужно было. У него самого тоже душа разрывалась! Он знал, что мне нужно! Включал свой, столь редкий в те времена, чуть ли не первый советский кассетный супермагнитофон «Весна», купленный им на стипендию Ленинского стипендиата, и ставил «07»! И потом снова! И снова! И голос Владимира Высоцкого с таким отчаянно понятным нам надрывом и лечил и мучил наши души:
" …Девушка, милая!
Как вас звать? .....Тома!
72-я, жду, дыханье затая!
Да! Да, я! Конечно я!
Да, я! Конечно дома!
- Вызываю. Отвечайте!
-Здравствуй! Это я! "

Я стал замечать как меняются многие ребята. Некоторые даже очень удивляли. Помню, в какое-то утро мы собирались на занятия – готовиться к экзаменам. Вернулись к этому времени из города и наши женатики. Недалеко от меня кровать Саши Маркова. Он тоже недавно женился. Вроде даже как-то скоро и неожиданно, как мне показалось.
И вот наш Марыч, этот матершинник и пофигист, абсолютный мужской типаж, у которого, кажется, не только облик, но и душа топором вырублены и не отшлифованы, сидит тихо на своей кровати, сняв портупею и расстегнув кителёк ПШ, и как будто прислушивается к чему-то внутри себя. Я решился его потревожить:
- Сань, ты какой-то необычный сегодня!
Марыч медленно поднял глаза, ещё пару секунд «включался» и потом, продолжая прислушиваться к себе и глядя куда-то мимо меня, вдруг удивительно тёплым голосом говорит:
- Ты знаешь, Стас, я в свою собственную жену влюбился!
- Ну так это же так замечательно!
- Да-а-а……

Но это было чуть позже, а сейчас я шёл сдаваться на гауптвахту! Ну так вот! Смелым я был не просто так. Дело в том, что в то время Запырича то в училище и не было! У него то ли отпуск затянулся, то ли он, как поговаривали, собрался уходить на пенсию. Но кто его знает! Он мог появиться в любой момент. А пока его временно замещал старший лейтенант Романюк – преподаватель с кафедры физподготовки.
Комбат, по-отцовски напутствуя меня, сказал:
- Ну, ты иди, а я сейчас пойду и скажу коменданту, чтобы не загружал там тебя.
Я предусмотрительно сделал ещё пару-тройку виражей в зоне – выждал, пока комбат пойдёт вперёд, и отправился вслед за ним на КПП. Комендант, свой мужик, лишних вопросов задавать не стал:
- Сейчас вызову часового с гауптвахты. Он сопроводит тебя на место.
Мне как-то сразу скучно стало от перспективы идти по училищу под конвоем часового с автоматом….
- Да зачем ждать! Я сам дойду!
Романюк крякнул от удивления, снял фуражку, протёр изнутри ободок носовым платком, надел её снова и, немного смутившись, сказал:
- Ладно. Иди. Я позвоню начальнику караула.