Добавлено (16.09.2009, 03:57)
---------------------------------------------
Ребята, надо ехать. Я тут за пару ночей написал часть нового рассказа. Литературная обработка позже. Вам, как всегда, посылаю в сыром виде.

Это было так.

10.04.87г. Время летит очень быстро. Не перестаю удивляться. Но хочется, чтобы мчалось ещё быстрее. 3-го апреля на Ан- 26 перелетели в Баграм, заменив Рубеля и Исангулова.
Подъём каждый день в 4ч. 50мин. Вечером часто нет света. Ложимся спать рано.

6. 05. 1987г. 28-го апреля прилетел с Лугиным и Фещенко в Шинданд. На востоке за 22 дня выполнил 37 боевых вылетов. 26-го над Парачинаром отказала общая гидросистема. Садился без закрылков, с четырьмя ракетами, подвесным баком, большим остатком топлива и отключенным САУ….

Удивительная вещь – дневник. Короткие записи очень мелким почерком.
И самое главное – дата! Нечто привязанное в твоей жизни к совершенно определённому числу в той другой военной жизни. Обыденно названные имена ребят, которые и из памяти то уже стираются за давностью лет. Но когда-то мы вместе летали в Канатово и всюду, куда заносили нас крылья наших мигарей. А потом ушли в Афган и эти даты из дневника, обладающие теперь таким волнующим и немного пугающим магическим свойством, вдруг проявляют в памяти лица тех, кто был с тобою рядом в те непростые дни.

26-е апреля 1987 года. Надо бы запомнить эту дату. Тогда даты были не важны. День прошёл. Ты жив! И слава богу!
Помню, на следующий день сидел в Баграме на КДП. Мой самолёт сломан. Из-за большого напряжения и большой интенсивности полётов с баграмской полосы, наши взяли за правило кого-нибудь из свободных лётчиков сажать на вышку для дополнительного контроля взлёта и захода на посадку. Десять дней назад был сбит командир полка полковник Фурса. Потом под сброшенные бомбы подполковника Почиталкина и подполковника Логинова угодил пакистанский истребитель и был сбит. Интенсивность полётов не снижалась. С раннего утра над аэродромом начинала крутиться адская карусель взлетающих ударных групп и падающих на посадку самолётов. Самолёты не заходили, а именно падали на полосу с крутой спирали, держась подальше от баграмской зелёнки. Между группами взлетали и садились разведчики, пары прикрытия, транспортники, «Чёрный тюльпан» и почтовик, перелётчики и вертолётчики…. Кто-нибудь на моём месте сказал бы, что аэродром гудел как пчелиный улей. Да вот только я так не скажу! Не было в этом гудении ровного завораживающего рабочего ритма пчелиной семьи. Не за сладким нектаром улетали самолёты! А домой возвращались уставшими, но пустыми. Да и сам аэродром не казался родным ульем. А вот раскалённой сковородкой – бывало!
Сама взлётная полоса была длинною три километра. Но, как верно рассказывает наш Серёжа Сенько, имела своё коварство. И к этому надо было ещё привыкнуть! Имея превышение над уровнем моря под две тысячи метров, она была ещё и горбата к середине! И когда, после посадки и опускания носового колеса, впереди видишь не ровненькую ВПП в пару километров, а короткий огрызок, то невольно хватаешься за тормоза, пока не выкатишься на верхнюю точку и не увидишь впереди вторую половину полосы. И теперь торопишься скорее зарулить. На стоянке уже ждёт машина и наготове шланг со сжатым воздухом, чтобы сбить температуру и не дать выстрелить легкоплавким пробкам из колёс. А тут ещё нам пришла партия бракованных тормозных парашютов. Они не выдерживали установленного усилия по скорости на посадке и обрывались на коуше. На завод отправили петицию, но надо было летать. И летали с тем, что было. Среди нас были и особо «везучие». Мастером по посадке без тормозного парашюта прослыл Саша Андреев. У него, считай, каждый день случался обрыв, хотя он уже и так занижал установленную скорость его выпуска. Вот тогда, после заруливания на стоянку, колёса дымили так, словно самолёт садился на раскалённую сковородку!
Фурса, в должности начальника Баграмского гарнизона, сменил Руцкого. Не знаю при Руцком ли, или ещё раньше, дабы избежать вражеских поползновений, поле за АТУ с северного торца ВПП, куда мы практически всегда и взлетали, было заминировано. Когда мы восьмёркой становились плотненько на полосу, то всё равно первой паре приходилось выруливать почти к середине ВПП. Учитывая полную бомбовую нагрузку, превышение аэродрома и адскую жару, первая пара на взлёте отрывала колёса почти в конце полосы и не имела никаких шансов на безопасное прекращение взлёта в случае необходимости. В конце концов, буквально накануне того дня, когда его сбили, Фурса распорядился разминировать этот участок. Через сколько-то дней минёры доставили и вкатили туда каток, по типу асфальтировочного, и проутюжили поле. Противопехотные мины похлопали под катком, а раскалённая сковородка-аэродром стала вроде как бы чуть прохладнее….

Взлетела пара истребителей прикрытия. На КДП все ушли в работу. Руководитель полётов сегодня снова от «сухих». Он даёт запуски другим и контролирует выруливание ударной группы МиГ-23х. Восьмёрка в темпе занимает взлётную полосу. Крайние ещё выскакивают на ВПП, а у первой пары уже пошли обороты. Звучит доклад восьмого: «Готов!». Задрожали стёкла КДП. Перекрикивая нарастающий рёв, руководитель полётов прокричал в микрофон: «Взлёт разрешаю!». Рванули из сопел языки форсажей и пары одна за другой пошли в разбег! Мне частенько приходилось летать восьмым в группе. Взлетаешь, опираясь крыльями не на воздух, а на крутой кипяток, взбитый впереди тебя семью бешенными горелками форсажей! Незабываемое ощущение…. В глотку как будто вгоняют какой-то конус! Он жутко распирает рот, а в горло уже вошло его остриё и выдохнуть невозможно! Крик пошёл откуда-то из глубины! Из желудка! Он освобождает заклинившие челюсти и я ору: «Восьмому прекратить взлёт!!! Восьмому! Крыло не выпушено! Это Большаков!»
А пара уже несётся на форсаже по взлётке! А дальше доли секунды потянулись как в замедленном кино…. Я не могу вспомнить позывной лётчика другой эскадрильи. «Сухой» РП кажется бесконечно долго ищет в плановой его позывной. Нельзя ошибиться! Ведь если назовёшь кого-то впереди, то запросто спровоцируешь катапультироваться на взлёте! Мне хотелось прыгнуть к РП, смахнуть его с кресла ударом руки и заорать в микрофон: «Толик! Прекратить взлёт!!!»
РП молодец! Правильно назвал позывной и прокричал команды таким голосом, ослушаться который невозможно! Взлёт был прекращён на пределе.
Если бы ещё две-три секунды разбега, то с крылом 72 градуса МиГ-23 прошил бы сетку АТУ как иголка редкую марлю, а лётчику оставалось бы только попробовать катапультироваться с земли.
Подустали все, похоже. Толик Большаков (ЧВВАУЛ – 79г), опытнейший лётчик, имея высочайшую влётанность, доложил о готовности и пошёл на взлёт с крылом 72 градуса. У руководителя полётов глаз замылился. Да и я, наверное, был внимательнее лишь потому, что вчера сам мог догорать на том поле за северным торцом полосы….
Помню, в какой-то из тех дней на стоянке самолётов состоялся разговор с одним из наших оружейников. Память не сохранила имени этого старлея – трудяги. Впахивали они конкретно! Три удара в день восемью самолётами, плюс вылеты пар и звеньев на отдельные цели или на минирование с многозамковыми балочными держателями. Каждый день без выходных, праздников и перерывов, если только когда-нибудь не случится непогода.
Парень похудел заметно. Летчики в течение года хоть раз или два вырывались в Союз в профилакторий, точнее – домой, а техсостав работал непрерывно. Мы немного поговорили и я спросил:
- Устал?
Он прищурился сильно, глядя куда-то вдаль мимо меня и начал говорить с какой-то срывающейся хрипотцой:
- Дело не в том, что устал. Кому сейчас легко? Понимаешь, мне бы вот сейчас домой! Я бы вышел на луг, где зелёная трава, взял бы косу и косил, косил, косил…!
Комок, подкативший к горлу, помешал ему говорить дальше. Офицер отвернул лицо и смолк. Я, на прощание, положил ему руку на плечо и, чуть качнув его, сказал что мог:
- Ничего. Любую половину мы уже отработали. Немного осталось. Продержимся!

* * *
В тот день нашей паре была поставлена задача на прикрытие. Ударные группы шли на цели юго-западнее Джелалабада. Духи периодически сползали с хребта Сафелкох, по которому проходила граница с Пакистаном и опасно приближались к Нангархару и Джелалабаду. Часто проводились операции по вышибанию их назад. Надо думать, у наземных войск задача была непростой. Толкать противника снизу вверх на высокий хребет, когда у того укреплённые позиции по господствующим высотам – наихудший расклад. Поэтому огромная роль отводилась авиации и артиллерии по уничтожению укреплённых позиций и огневых точек противника.
Этот район боевых действий был одним из ближайших к аэродрому, но три ударные группы должны были идти волнами одна за другой, а после этого мы должны были оставаться у северной кромки Парачинарского выступа и прикрывать фотосъёмку нашего разведчика Су-17. Этот выступ своим резким изломом пакистанской границы был как кинжал вогнан в тело Афганистана и остриём был направлен точно на Кабул. По лезвию этого кинжала нам и предстояло ёрзать больше часа, прикрывая ребят. Поэтому, кроме четырёх ракет, был пристёгнут ещё и подвесной топливный бак.
Взлетели. Привычно, правым разворотом на форсаже, в набор высоты и вот мы уже на курсе. Прошли восточнее Кабула. Этот большой кишлак, всегда серый и неприметный, был почти не виден из-за сизого марева, заполнившего долину. До Парачинара – рукой подать. Самое короткое расстояние от афганской столицы до границы с Пакистаном. Впереди, сквозь картинку радиолокационного прицела, уже вырисовывался хребет Сафелкох.
Подошли к зоне барражирования и плавно начали первый разворот. Вдруг перед глазами спокойно и деловито, как при обычной проверке, замигала кнопка-лампа «СОРЦ». Взгляд на табло – горит «СЛЕДИ ГИДРО». Действия? Сливай воду! Приехали!
А дальше всё в точности так, как написано в «Особых случаях в полёте». Стрелка давления в общей гидросистеме скатывается вниз. Отключаю САУ, ставлю переключатель крыла в положение 16 градусов и, проглотив слюну, чтобы голос был спокойнее, нажимаю кнопку рации и докладываю об отказе.
Саша Лугин, мой ведущий, опережая ответ командного пункта, тут же говорит в эфир:
- Отключи САУ и крыло 16 !
- Уже сделал!
Ну да! Саша понимает, что если крыло не выйдет в посадочное положение, то на аэродром его ведомому придётся идти пешком.
Прекратили выполнение задания и блинчиком, экономя силы бустерной гидросистемы для выпуска крыла, пошли разворачиваться на точку. А там, наверняка, уже поднимают пару с дежурного звена нам на замену. Стараюсь вспомнить всё по отказу гидросистемы: жесткие ограничения по углу атаки; слабая эффективность управления по крену; тормозными щитками не пользоваться; шасси выпускать аварийно и посадку выполнять без закрылков. Это как это без закрылков? Хоть бы раз попробовать такую посадку без всяких отказов. Но в курсе подготовки такой посадки нет. Наверное, не зря. Похоже, что это какая-то …. неправильная посадка. Но вот теперь придётся её выполнять. Клинья воздухозаборника заклинило и обороты двигателя выше 85% увеличивать нельзя. Боже мой! Но когда же крыло встанет в посадочное положение и встанет ли вообще? Если в норме оно со стреловидности 45 градусов переходит в посадочное секунды за три – четыре, то при отказе одной из гидросистем, имеет право передвигаться секунд за сорок! Эти секунды мне показались вечностью! Баки полные. Мы успели выработать только подвесной.
Саша вился возле меня как заботливая мамаша возле малыша на прогулке.
Напомнил все ограничения, следил визуально за выходом крыла, контролировал выход стоек шасси. Ничего. Аварийная воздушная система вполне справляется с выпуском! Пару раз с уточнениями и советами выходил на связь комэска первой нашей эскадрильи подполковник Баштан, уже заводивший свою группу на посадку после удара.
Поскольку ручкой энергично работать нельзя, заход на посадку сделал пошире, выйдя на глиссаду практически над дальним приводом. И вот тут то и начались сюрпризы! Прибираю обороты, но на скорости 380 км/ч самолёт начинает раскачиваться по крену и ручкой парировать невозможно. Она болтается от колена к колену, а самолёт не реагирует. Доложить РП? Руководитель полётов сегодня от «сухих». Чем он мне поможет? Скажет: «На оборотах!»? Сам знаю. Начнёт искать варианты? Но до полосы остались секунды. Пошлёт на второй круг? Но на оборотах 85%, имея такую массу, я едва ли выкарабкаюсь для второго захода, да и что он даст? И что там с гидросистемой и управлением? Время по-любому против меня. Снижаюсь на режиме начала раскачки, отнеся точку начала выравнивания подальше от полосы. Когда подходит момент выравнивания, убираю обороты на малый газ и беру РУС на себя, левою рукою, на всякий случай, приготовившись царапнуть ручку катапульты, если самолёт нырнёт на крыло. Но стоило мне увеличить угол атаки, тяжёлый самолет словно под крылья кто подхватил и понес! Ручка слушается, самолёт управляем и стал вдруг летучим как планер! Прижимаю внаглую к полосе и притираю с небольшим посадочным углом. Но потом его даже увеличиваю, чтобы лобовым сопротивлением на пробеге на двух колёсах погасить скорость. Удаётся, но медленно. Ведь самолёт без закрылков и лобовое сопротивление гораздо меньше. Я уже почти у центра полосы. Опускаю носовое колесо и знаю, что все на КДП ждут выпуска тормозного парашюта. А я жду нужной скорости, мчась под горку по горбатой ВПП. Есть скорость! А между лопатками вдруг жгуче засосало от плохого предчувствия, как будто почуял, что в спину направлен ствол винтовки и сейчас грянет предательский выстрел! Край полосы близко и медлить нельзя! Палец жмёт кнопку выпуска, взгляд вверх! Тормозной парашют, метнувшись в зеркале перископа испуганной бабочкой, в мгновение исчезает из вида. РУД на «стоп», обесточиваю самолёт и зажимаю тормоза, с намерением разуть шасси до самых стоек! Молчание радиоэфира взрывает скороговорка руководителя полётов:
- Выключить двигатель, обесточить самолёт, тормоза!
- Уже сделал!
Кажется, что тяжёлая машина, обладающая огромной инерцией, не слушается тормозов. Система растормаживания колёс исправно делает своё дело и самолёт на большой скорости несётся к торцу ВПП. Механизм разворота носового колеса с отказавшей гидросистемой не работает, но МиГ, раскинув крылья, направил свой нос точно в центр сетки АТУ. От встречи с нею я ожидал гораздо большего! Но щёлкнули и лапшою брызнули в стороны её резинки, а я даже не почувствовал никакого динамического удара. Либо конструкцией предусмотрено очень бережное отношение АТУ к самолёту, либо эти чёртовы резинки так иссохли под афганским солнцем, что потеряли нужную эластичность и прочность. Продолжаю сжимать рычаг тормоза. Скорость заметно упала. На грунте самолёт трясёт сильнее, но поле ровное и кажется, что он уже встанет через несколько метров. Но тут взгляд ловит автомобильную колею, пересекающую линию движения самолёта. В следующее мгновение мой МиГ подбрасывает нос и, падая вниз, подламывает носовую стойку. Столбы вздыбленной пыли на мгновение закрывают обзор и через несколько метров машина замирает.
Открыв фонарь и выскользнув из подвесной системы, спрыгиваю на землю. Распластав свои крылья и, неловко уткнувшись носом в жёсткий грунт, истребитель подбитою птицей замер на земле. Быстро осматриваю ракеты и подвесной бак. Они целы, но две Р-60, висевшие под фюзеляжем, почти касаются грунта.
На большой скорости подлетает командирский «УАЗик». До предела взволнованный солдат- водитель, выскакивая из кабины, вскрикивает на высокой ноте:
- Товарищ капитан, Вас в госпиталь?
- Какой госпиталь? В квадрат давай!
Машина рванула с места. Оглянувшись ещё раз назад, стянул с головы ЗШ и вслух сказал сам себе:
- Самолёт жалко!

* * * *

Получалось, что с посадкой я не справился.
Несколько раз пересказал обстоятельства своим командирам и товарищам. Кто-то пытался утверждать, что выпуск тормозного парашюта я произвёл на большей скорости, чем допускает ограничение. Я не обращал внимания на это утверждение, а на плёнке САРПП линия скорости прописывалась на пробеге толстой жирной линией, параметры которой можно было трактовать как угодно. Как-то было непонятно что же теперь делать с этим происшествием и как его классифицировать?
Вскоре меня вызвал замполит. Поскольку командир полка в госпитале, он счёл необходимым выслушать меня. Оспищев был у себя в комнате. ( Сейчас он проживает в Подмосковье и наш Толик Самосюк дружен с ним и бывает в гостях с целью разогреть шашлычок или решётку барбикю). Полковник, расстегнув пуговицы на груди, полулежал в форме на кровати и не встал, когда к нему вошёл офицер. Может быть, этому учили в военно-политических академиях? Но, скорее всего, только лишь для того, чтобы подчеркнуть неофициальный характер беседы. Спокойно выслушивая мой рассказ, он, видимо, размышлял о чём-то, потому что, как только я закончил, он без всякой паузы сделал заключение:
- У меня в жизни была подобная ситуация. И тогда мне один из командиров сказал: « Защищайся!» Вот и я тебе сейчас говорю: «Защищайся!»
Я вышел на улицу. Баграмский полдень паяльною лампой лизнул меня в лицо, приводя в чувство после такого шокирующего инструктажа. Ладно! Как учит Коммунистическая партия, наш девиз теперь таков: « БЕЙ ДУХОВ И ЗАЩИЩАЙСЯ ОТ СВОИХ!»
Мы с Сашей Лугиным обложились схемами, материалами объективного контроля и служебной литературой, которую можно было достать во фронтовых условиях. Вычертили схему посадки со всеми параметрами и с радиообменом. Ничего путного и определённого это не дало. Но вскоре я, листая «Инструкцию лётчику» 2-ю часть, которая всегда хранилась в секретной части и очень редко в процессе службы была востребована лётчиками, предпочитавшими не залезать глубоко в технические дебри, обнаружил интересное ограничение, о существовании которого в тот день не вспомнил никто, а уж я – тем более! Чёрным по белому было написано, что на данном типе самолёта посадка с четырьмя ракетами, подвесным топливным баком и таким большим остатком топлива запрещена из-за затенения управляющих плоскостей и нарушения аэродинамики при выполнении захода и посадки. Ну а в моём случае добавлялся полный отказ общей гидросистемы, посадка без закрылков и с неработающей САУ, превышение аэродрома и прочее.
Доложили по команде. Я признал, что об ограничении в тот момент не вспомнил. Больше никто пытать не стал. На следующий день я, будучи наблюдающим на КДП, добавил себе впечатлений, пережив попытку взлёта Ми Г–23 с крылом 72 градуса.
А ещё на следующий день я сел к командиру звена на спарку и Саша Лугин пристроился к нам ведомым. Мы взлетели, взяли курс на запад и вскоре пропали с экранов локаторов и с радиосвязи. Под крылом простиралась огромная горная страна, в центре которой, среди чудовищных даже с воздуха горных массивов, может толком даже и не знают, что где-то идёт война. И время там измеряется тысячелетиями…. Здесь хорошо думается – на такой высоте и в задней кабине. Просто отдыхаю, глядя на это суровое безмолвие. Приходит в голову мысль, что в этом мире ничего бы не изменилось, если бы не стало меня.
На запад! Может быть, в Шинданде меня ждут письма из дома…..

Спасибо Фурсе! Если бы, по его приказу, за пару дней до этой посадки, не разминировали поле за АТУ и я пропахал бы по минам верхом на ракетах и с полными баками, то об этой посадке вам рассказал бы кто-нибудь другой.
Только и всего…..
02.10.2009г

Я тоже! Однозначно!

Блинчики

23.08. 1986г. В дежурном звене. Один вылет на прикрытие. В районе прикрытия «стингером» сбит Су-25-й. Лётчик катапультировался в нескольких километрах от места удара. Сразу подобран вертолётом ПСО.

24.08.1986г. Свободный день. Вчера дочитал « Три мушкетёра». С утра раскрутил два ящика от НУРСов и обстругал доски и рейки. А вечером устроил ребятам воскресный чай! Первая и вполне удачная попытка в приготовлении блинчиков из казахстанской муки!

25.08.1986г. Ещё полёт на прикрытие. Гаврилюк ( зам.командира полка), Володя Отрышко и Рома Исангулов вернулись из первого визита в Баграм. Обстановка там хуже, чем думалось. Лишь бы чья-то дурость и тщеславие не наделали беды.
Придумал книжную полку, чтобы повесить над кроватью. Надо делать. Ночью в дежурном звене. За окном пыльная буря. Ухают гаубицы.

Блинчики были несказанной радостью для всех нас! Частичка домашнего уюта в этой обстановке дорогого стоила! Сие священнодейство всегда происходило в нашей комнате. Кроме нашей пары, в комнате всегда присутствовал Робиндранад Тагор. Его графический портрет и какое-то изречение, писанное клинописью, висело над кроватью третьего обитателя нашей комнаты – Саши Косырева. Саша, лёжа на кровати, бывало, подолгу смотрел на портрет и загадочную клинопись. Он знал содержание написанного таким необычным способом изречения, но нам его никогда не переводил. Это было что-то его личное. Недавно Саша выплыл у меня в «Одноклассниках». Сейчас он летает в Шереметьево на А-320. Там уже тоже не хватает командиров экипажей и он впахивает без отдыха.
Комната была довольно большая и, в отличие от других, имела перегородку, отделявшую в четвёртом её углу небольшую кухоньку. И надо же было судьбе распорядиться так, что эта единственная в эскадрилье мини-кухня находилась именно в моей комнате! Прекрасная мука из твёрдых сортов казахстанской пшеницы была взята мною из Кировограда. Была с собою, конечно же, электроплитка и толстая чугунная сковородка небольшого размера с надёжною деревянной ручкой. Кроме этого в оснащении кухни имелось небольшое количество разнобойной и разнокалиберной посуды и видавший виды чайник. Ну а для напитков покрепче, афганцы не дадут соврать, была точная мерная тара – небольшого размера пластиковые колпачки-стаканчики от неуправляемых реактивных снарядов. Вот по этим «нурсикам» и разливались фронтовые сто граммов! Ну, или больше, если было…. Довершал же оснастку кухни и был главным элементом её арсенала цилиндрической формы алюминиевый бак литров на сорок с плоскою крышкой на четырёх винтах. Этот герметично закрывающийся контейнер, если я не путаю, служил для транспортировки мин, которые применялись для минирования с воздуха самолётами Су-25. В этом баке хранились все наши съестные припасы. Не смотря на то, что под кроватями у нас валялись полукилограммовые куски тринитротолуола, вынутые из бомб (говорили, что запах этой взрывчатки, якобы, отпугивает грызунов), голодные и злобные афганские мыши лезли всюду, а уж до драгоценной муки добрались бы в первую очередь. Ёмкость досталась нам по наследству от предшественников. Больше достать было невозможно. Да мы и не делали попыток. Как нам объяснили, этим бакам на войне было придумано второе архиважное назначение.
Нынешнему поколению невозможно представить, что совсем недавно, а в середине восьмидесятых тем более, не существовало пластиковых бутылок. Пластмассовая канистра и та была дефицитом. Из тары для воды – лишь стекло и металл. Когда группы десанта уходили на задание, то грузились боеприпасами, сколько могли унести. Вода, порою, была ценою в жизнь, но её хоть как-то можно было экономить, растягивать. Боеприпасы всегда были важнее. Помню конец лета 86-го года. Гератская операция.
Непрекращающиеся бои на хребте западнее Герата. Над районом боевых действий на боевом канале среди многоголосия прорывается юношеский голос и, называя свой позывной, докладывает кому-то: « У нас нет воды! С нами вторые сутки двухсотый!
У нас двое трёхсотых! Как поняли?! У нас для трёхсотых нет воды! Нужна вода! Как поняли?!» Возвращаясь на точку после удара, я думал: « Сколько же они сами уже не пили, лежа на раскалённых камнях, если даже для раненных не осталось воды?»
После этого я ещё долго вспоминал этот голос всякий раз, когда брал в руки кружку, чтобы утолить жажду…
Так вот, эти лёгкие алюминиевые бачки, покрашенные снаружи в военный зелёный цвет, и использовали для заброски воды. Когда вертушки не могли выполнить посадку из-за сильного обстрела, то сбрасывали их прямо с воздуха на пролёте. Если не вся вода успевала вылиться через пробоины, и ребята под огнём могли дотянуться до бачков, то эти минные контейнеры, выполнив ещё одно своё боевое предназначение, погибали не зря.
Сделать блинчики, оладьи или пышки - это для меня пустяковое дело! Я умел работать с тестом, да и вообще, победить меня тогда на кухне мог разве что один Стивен Сигал! Правда, оснащение кухни у меня было несравненно скромнее, чем на камбузе авианосца или на кухне вагона-ресторана среднего американского поезда. Главная проблема, с которой пришлось столкнуться – это низкое напряжение в сети. Вместо наших 220w в сети было только 197. Удивительно, но телевизор, стоявший в домике дежурного звена, добросовестно работал при таких условиях и не ломался. В Баграме было ещё больше проблем со светом, но там был Серёжа Тангелов! Он, кажется, был выпуска 1979-го года. Видимо ещё в пионерах изучил в кружке юных техников принцип работы телевизора и теперь, чтобы занять руки в свободное время, он из всякого хлама добывал запчасти и ремонтировал телевизоры всему гарнизону. Даже афганским военным. Телевидение, как и сейчас, было тогда носителем всего нового, начиная от новостей о перестройке, гласности и демократии, и кончая трансляцией самой крутой эротики того времени – занятий аэробикой вместо привычной утренней гимнастики! Лампочки горели тусклым желтоватым светом, непревзойдённые бакинские кондиционеры, уткнувшись в слепые окна комнат лётного состава, обречённо тянули своё тяжкое бремя. В комнатах офицеров техсостава эскадрильи, которые жили в этом же модуле, кондиционеров не было. Вместо них в воздуховод, вмурованный в форточку, набивался пучок верблюжьей колючки и время от времени ребята плескали на него водой из кружки, чтобы, если не сбить адскую жару, то хотя бы немного увлажнить иссушенный воздух. Но вот как следует разогреть на электроплитке чугунную сковородку, мне не удавалось! Все, кто немного смыслит в приготовлении пищи, знают, что для сотворения тех же блинов необходимо, чтобы сковорода была как следует прогрета. Иначе они получаются не тоненькими и ноздреватыми, а тяжёлыми и подсушенными. Такими же подсушенными, а не прожаренными получались и пышки с оладушками. Ребята, понятное дело, с восторгом уминали всё, что я приготовлю даже на трезвый глаз. А уж если случалось перед этим пропустить по парочке «нурсиков», то куда там Стивену Сигалу! Однако же, означенное несовершенство задевало моё самолюбие и я решил минимизировать его, насколько это возможно было в тех условиях. Моя толстая чугунная сковородка, а именно такая и нужна для правильного приготовления блинчиков, имела снизу капитальный мощный протектор, который был хорош для газовой плиты, но не позволял прилегать к слабо греющей электроплитке всей поверхностью. Надо было приспособить её к суровым фронтовым условиям! С большим трудом мне удалось выпросить у кого-то из техников маленький и старый треугольный напильник без ручки. Ровно три дня после боевых вылетов я упрямо тёр им по чугуну и добился своего - напильник был стёрт на нет, а руки покрылись волдырями! Но и протектор на сковородке заметно уменьшился! Контрольная выпечка показала, что труд был не напрасен!
Улетая из Афганистана, я не смог расстаться с такой дорогой вещью и взял её с собой.
И вот уже скоро четверть века, как эта фронтовая сковородка всегда со мной в походах! Каждую весну она первым делом загружается в кухонный арсенал на пасеку. Верно служит старый солдат!
Наготовить блинчиков на полдюжины, а то и десяток крепких парней, никогда не страдавших отсутствием аппетита – задача не из лёгких! Надо отдать должное – многие из них принимали активное участие в организации наших посиделок, посвящённых не реактивной лётной норме питания, а такой вот нашей примитивной домашней стряпне. Я, например, никогда ничего не добывал. Стоило лишь ребятам поймать моё подходящее настроение и уломать на сложный пилотаж над сковородкой, как к назначенному времени подтаскивали сырые яйца, сухое молоко, масло и кто-то всегда находился рядом на подхвате. Кое-кто имел в арсенале своих способностей один-два рецепта незамысловатых блюд, другие подтягивались кто с банкою растворимого кофе, кто с пачкою «Липтона». В те времена это тоже был дефицит, достойный лишь гарнизонного чекового магазина. Спиртное бывало редко. Но не потому, что не могли достать. Позволить себе наполнить «нурсики» можно было только если точно знали, что назавтра не будет вылетов.
Собиралась вся молодёжь эскадрильи. Всем по двадцать с лишним лет. Но молодыми они были только по годам. Как и положено, в Афганистан пошли одни «старики». Опытные лётчики и командиры молодёжной третьей эскадрильи в это время натаскивали зелёных ребят в Кировограде.
Казалось бы, просто весёлая компания ребят. Вот они – уже ставшие родными лица. Балагуры и шутники, сидящие на краях кроватей и табуретках вокруг стола и радующиеся как дети домашним блинчикам. Но ведь это были асы советской истребительной авиации! Пилоты знаменитого 190-го канатовского полка, для которых не было невыполнимых задач! И почти все – выпускники нашего Черниговского лётного училища!
Я уверен, что сейчас каждый из них дорого бы отдал за возможность собраться вместе! И даже не в кафе или ресторане, а в тесной комнате, где кроме нас больше нет никого.
Саня Косырев поджарил бы картошечки. Миша Спиридонов приготовил бы свою знаменитую яичницу по-румынски, а я сколдовал бы таких блинчиков, от аромата которых растаяли бы сердца и всколыхнулись души!
Непременно были бы Олежка Бабенков и Саня Ковшовик. Володя Минин и Саня Лугин нашли бы где всех рассадить и на столе стало бы собираться что-то наше – особенное! То, что нельзя ничем заменить! Володя Рябцев как всегда опаздывает! Но у него важная миссия! Он о ней не забудет и принесет что-нибудь чистое и огнёвое! Эх, жаль, что нет у нас наших «нурсиков» - очень уж точная и подходящая доза, чтобы враз не перебрать! Выпьем по одной за всё, что было! Да по второй за всё, что будет! И по третьей – молча... Мы посмотрим в глаза друг другу и поймём, что по-прежнему знаем всё о каждом! Нам не нужно надевать маски и играть какие-то роли. И каждому спокойно, тепло и радостно от того, что тебя знают и принимают таким, какой ты есть на самом деле!
И в какой-то момент кто-нибудь из нас, подняв стакан, скажет самое главное:
- Ребята! Будем жить! 20.11.2009г.